Победителей ожидала смерть

Газета «Правда» со статьей о героическом подвиге узников концлагеря Зонненбург мне попалась в руки сразу после ее выхода в свет – в 1987 году. Тогда, помню, я загорелся написать стихотворение о Минсултане Алиеве, но предварительно хотел найти его родственников в его родном Герзель-Ауле. Но так получилось, что запланированная встреча не состоялась, а стихотворение родилось много лет спустя – в 2015 году, накануне 70-летнего юбилейного Дня Победы.

Ни тогда, ни после я не знал, что у Минсултана есть дочь и она живет в селе Верхний Нойбер. Об этом я узнал только в прошлом году на творческом школьном вечере с моим участием в Герзель-Ауле…

Недавно Кюри Гакаев предоставил мне возможность встретиться со своей матерью Айной, дочерью Минсултана Алиева, и в непринужденной домашней обстановке, наконец, удалось установить многие биографические сведения из жизни героя.

Из рассказа Айны следует, что ее отец был школьным учителем в селе Ишхой-Юрт, а затем поработал и в селе Кошкельды – директором местной школы. Был женат, имел двоих детей – сына и дочь, которым к началу войны было, соответственно, 2 и 3 года. Сын умер на чужбине, в Киргизии, в первый год депортации чеченского народа. Айна помнит своего отца по конкретному случаю, когда они с друзьями на лошадях заехали в село попрощаться с близкими. Дочь гордится тем, что на фронт отец отправился добровольцем. Он мог добиться брони – уклониться от призыва как школьный директор, но никто не смог его отговорить: «Мои друзья все идут на войну, и я не имею права оставаться дома!» — такова была его жесткая позиция.

Попал он в кавалерийское подразделение. И это было понятно: лошадей любил, был лихим наездником, часто участвовал в скачках и, как правило, побеждал…

Ушел на фронт в 25-летнем возрасте. Единственное письмо родственники получили из города Изюм, что на Украине. Из рассказа Минсултана следовало, что со своими боевыми друзьями они занимаются прокладкой дороги в болотистых, труднопроходимых местах.

Единственное письмо долго хранила у себя сестра Минсултана, но ее уже нет в живых, и судьба рукописи неизвестна.

…После публикации в «Правде» двоюродные братья Минсултана Галсан Умаров (в прошлом замечательный военный летчик), а также Узген и Султан Ахмедовы сделали все, чтобы имя узника Зонненбурга стало достоянием широких масс. Они ездили в Абхазию, встречались с гостем из ГДР, который, как антифашист, также был заключенным того концлагеря. Благодаря тому благородному немцу, который был поражен беспримерной отвагой и доблестью бесправных наездников, итоги скачек, приуроченные к дню рождения фюрера, были преданы гласности. Именно Эрих Крамер записал и сохранил имена героических узников, унизивших и оскорбивших в знаменательный для Германии день как самих «бравых» немецких жокеев, так и начальников лагеря, и еще дал себе клятву когда-нибудь поехать в СССР, найти родных и близких тех ребят, которые сознательно обрекли себя на смерть – совершили беспримерный подвиг в концлагере. Он знал по документам, где следует искать абхазца Сангулия – одного из участников забега, и таким образом в 1987 году оказался в селе Лыхны. Туда отправились и вышеуказанные родственники Минсултана, а с ними и Хансултан Дачиев – Герой Советского Союза… И, конечно, на это нерядовое событие откликнулась и ведущая в стране газета того времени «Правда», в которой вскоре вышла объемная статья под названием «Победителей ожидала смерть…».

Галсан Умаров, братья Ахмедовы и другие сделали все, чтобы их близкий родственник удостоился высоких почестей. Они не раз обращались к республиканским властям, чтобы Минсултан Алиев посмертно был награжден государственными знаками отличия. Но только Доку Завгаев, став 1-м секретарем обкома КПСС, живо откликнулся на зов именитых герзельцев, обещал положительно решить данный вопрос.

Однако дальше грянули лихие события в Чечне, Завгаев вынужден был оставить свой пост, а новым руководителям республики не было дело до героических страниц истории, и таким образом имя доблестного сына чеченского народа Минсултана Алиева опять на время ушло в забвение.

…Сегодня его имя носит одна из улиц Герзель-Аула, а также местная школа. Было бы справедливо, если подвиг этого человека был по достоинству оценен на самом высоком уровне. А моя статья и стихотворение – это толика того, что Минсултан Алиеев действительно заслужил.

История, рассказанная спустя сорок четыре года после окончания войны семидесятидевятилетним немецким антифашистом Эрихом Вильгельмом Крамером, бывшим узником концлагеря Зонненбург.

1943 год.Концлагерь Зонненбург ...

- Однажды после работы блокфюреры стали сгонять заключенных на центральную площадь — аппельплац, где обычно проходил “развод” по работам и где лагерное командование собирало узников для особо важных, объявлений. Отворились кованые лагерные ворота, и во двор вкатилось несколько крытых брезентом тупорылых грузовиков. Первыми выпрыгнули рослые молодые эсэсовцы с собаками на поводках, за ними — автоматчики. Образовав коридор, они стали выгонять изможденных людей в полосатой одежде. “Русские, русские!” — прополз шепоток по рядам заключенных...

Молодые и старые, бритые наголо, едва волоча ноги, шли по черному коридору, равнодушно глядя себе под ноги. Впереди был среднего роста смуглый юноша. Его угольно-черные глаза беспокойно разглядывали наши ряды. Идти ему было трудно, левая нога плохо сгибалась. Но, несмотря на это, шел он прямо, развернув плечи и высоко подняв голову.

«Русские» попали в интернациональный барак, где находился и Эрих Крамер. Бельгийцы и французы, которым разрешалось получать продуктовые посылки, молча окружили русских, предлагая кто кусок колбасы, кто сало, кто сигарету.

Комендант лагеря, большой любитель лошадей, отобрал из советских военнопленных тридцать человек для работы на конезаводе. Среди них были грузины, армяне, азербайджанцы, чеченцы, несколько донских казаков. Старшим назначил “Лейтенанта”. Ежедневно с утра до ночи они скребли. Чистили холеных рысаков, прогуливали их, вновь чистили, мыли. И не дай бог кому-нибудь из узников переохладить или, наоборот, “запалить” лошадь. Виновник попадал в руки фельдфебеля по кличке Боксер, у которого были железные кулаки и ременная плетка, заплетенная стальным проводом…

...Комендант расхаживал по роскошному кабинету центрального блока, изредка поглядывая на узников. Приближался день рождения фюрера, и он решил устроить веселое представление в честь вождя.

Узники стояли, опустив руки по швам, следили глазами за расхаживающим гауптманом, как того требовал порядок.

-Как вам нравятся мои лошади? — спросил комендант, остановившись против узников. -У вас есть возможность оказать услугу немецкому командованию... Вы будете участвовать в скачках с доблестными воинами великой Германии. Вы можете даже выиграть скачки, но лучше вам проиграть, — добавил Рунге, усмехнувшись.

- Проигравшим я обещаю хорошее содержание и легкую работу.

Вечером в бараке было шумно. Французы, бельгийцы, поляки наперебой предлагали варианты, рисовали перед русскими узниками перспективы сытой жизни, если они проиграют.

На следующий день коменданту ответили, что русские согласны участвовать в скачках. Рунге предложил для придания особой остроты скачкам выдать узникам советскую военную форму. Это, мол, прибавит азарта воинам “тысячелетнего” рейха” и сделает их победу еще более весомой.

В день состязания было солнечно. Зеленое поле ипподрома, обрамленное черной полосой свежевзрыхленной земли, слепило глаза. На центральной трибуне — почетные гости и сам комендант Альфред Рунге, облаченный в черный мундир с серебряными галунами. Гауптман был в прекрасном настроении.

Прямо против трибуны, на зеленом поле ипподрома, выстроились обе команды.

Рослые, кровь с молоком упитанные воины рейха, затянутые в черные мундиры, были исполненные торжественности момента, были великолепны в своей уве¬ренности в победе. Русские тоже выглядели неплохо. Ну, впрочем, это и понятно: ведь, в сущности, сегодня ставят на карту свою жизнь и будут бороться за нее…

И они действительно ощущали торжественность момента, эти тридцать советских людей, впервые после долгого перерыва надевших советскую военную форму и вновь почувствовавших себя бойцами. Утром, отгладив обмундирование, они как бы вновь почувствовали себя на переднем крае.

Слабый хлопок стартового пистолета как сигнал атаки громом отозвался в их душах, и шпоры бросили лошадей вперед. Первый круг всадники шли плотным строем, на втором и третьем часть немцев вырвалась вперед, и трибуны бурно отозвались на этот маневр. Но уже на четвертом круге небольшая группа всадников в советской форме стала быстро и уверенно преодолевать разрыв. Гауптман оценил этот игровой момент русских.

Молодцы! Спорт есть спорт! Пусть покажут, что они полны решимости победить. Это лишь разожжет азарт в солдатах рейха.

На шестом круге семеро советских вырвались вперед и взяли лидерство в свои руки. И только трое фашистов, багровея от натуги и злобы, вонзая шпоры в лошадиные бока, удерживались на одной линии с ними. Трибуны грозно заревели.

На восьмом и девятом круге семерка русских значительно оторвалась от преследования и уже ни у кого не оставалось сомнения в том, что они не уступят этого первенства даже ценой собственной жизни.

Слабые звуки колокола, известившего об окончании соревнования, прозвучали, как приговор. Ипподром ревел, лагерная охрана готова была броситься на победителей и растерзать их. Но комендант Рунге подал знак, и тотчас же плотное кольцо автоматчиков окружило русских военнопленных.

Победителей били сапогами, резиновыми дубинками, топтали ногами. А после, все так же не выпуская из кольца, привели на лагерный аппельплац и выстроили у стены крематория. Растерзанное обмундирование клочьями свисало с бойцов, кровь запеклась на лицах, но они продолжали улыбаться…

Раздалась команда. Охрана вскинула “шмайсеры”. Советские воины, обнявшись, стали исполнять какой-то непонятный танец. Это было какое-то странное для присутствующих торжество. Эрих понял, что русские исполняли перед лицом смерти танец Победы. Они еще не знали, когда придет Победа, но они уже праздновали ее!

Рунге махнул платком…

Если жив в тебе мужчина, ты не должен стоном выдать боль ранения своего...

Комендант не досмотрел казнь до конца… В центральном блоке был накрыт стол для гостей, и он уже поднимал бокал за силу и мощь немецкого оружия, о славу великого рейха. Вдруг на пороге кабинета выросла фигура фельдфебеля: «Герр гауптман! Там... расстрелянный поет!»

(Окончание на стр.4)